Василий Андреевич Жуковский (1783-1852). Биография

Едва ли можно сыскать поэта, столь же популярного в России начала XIX в., как Байрон. Автором «Чайльд-Гарольда» здесь пылко восхищались, ему до само­забвения подражали, его увлеченно переводили. К числу лучших переводчиков произведений анг­лийского лорда принадлежал В. А. Жуковский — тоже поэт и тоже романтик. Им, в частности, был сделан перевод байроновского «Шильонского узника», с гениальной точностью воссоздавший дух и букву оригинала. Впоследствии В. Г. Белин­ский отмечал, что Жуковский «обрел в душе своей крепкое и могучее слово для выражения подземных мук отчаяния, начертанных молниеносною кистию титанического поэта Англии. "Шильонский узник" Байрона, — утверждал русский критик далее, — передан Жуковским на русский язык стихами, отзывающимися в сердце, как удар топора, отделяющий от туловища невинноосужденную голову. Каждый стих в переводе "Шильонского узника" дышит страшной энергиею».

Казалось бы, ничего удивительного в этом не было: Жуковский, как уже говорилось, был поэтом-романтиком, и, стало быть, ему была близка отстаиваемая Байроном позиция защиты человеческой свободы. Но в том-то и дело, что, в отличие от английского лорда, в стихах и в жизни излучав­шего «страшную энергию» всесотрясающего бунта, русский романтик был поэтом иного, если не сказать противоположного, склада. Он писал подер­нутые кроткой грустью стихи, в которых неизменно представал, по словам того же Белинского, «певцом тихой скорби и унылого страдания». Поэзия Жуковского подобна «эоловой арфе» — воспетому им волшебному инструменту, в музыке которого слились тоска по недостижимому счастью, тревога перед таинственными силами бытия, покорность судьбе и — само­отверженная, возносящаяся даже над смертью любовь. Под стать своим стихам был и сам поэт: сердечный, деликатный, щедрый с друзьями и терпеливый с недругами, чуждавшийся светской суеты и находивший высшую радость в поэзии, он казался олицетворением мечтательного романтика. И характер, и лирика Жуковского в значительной мере были обусловлены особенностями его жизненного пути. А жизненный путь этот, несмотря на его внешнюю успешность, был весьма нелегок.

С момента появления на свет В. А. Жуковский был поставлен в ситуа­цию человека, занимающего свое место в обществе не по праву рождения, но по милости и доброте окружающих его людей. Он был незаконнорож­денным сыном богатого дворянина А. И. Бунина и пленной турчанки Сальхи. И сама красавица-турчанка, и ее дитя были приняты семейством Буниных как родные, а законная жена главы семейства стала для мальчика второй матерью. После смерти мужа она взяла на себя все хлопоты по воспи­танию восьмилетнего Василия. От своего крестного, обедневшего помещика А. Г. Жуковского, мальчик получил фамилию, формально закрепившую его принадлежность к дворянству Однако несмотря на все эти знаки благо­склонности, будущий поэт болезненно переживал необычность своего по­ложения. В годы юности он писал в дневнике: «Не имея своего семейства, в котором бы я что-нибудь значил, я видел вокруг себя людей мне коротко знакомых, потому что я был перед ними выращен, но не видел родных, мне принадлежащих по праву... Я так не привык к тому, чтобы меня люби­ли, что всякий знак любви кого-нибудь кажется мне странным и чем-то необыкновенным». Это ощущение неуверенности в себе, в искренности добросердечного отношения со стороны близких людей во многом опреде­лило мироощущение поэта.

Рано осознав, что должен быть достойным любви, которой пользовался «не по праву», юный Жуковский всячески старался порадовать домаш­них успехами в учебе, в том числе — в творческих занятиях. К семи годам Василий неплохо рисовал и сочинял стихи. Эти склонности получили дальнейшее развитие в Московском университетском пансионе, где его фамилия значилась в списке лучших учеников, выбитом золотом на мраморной доске. Усиленно штудируя все предусмотренные программой предметы, Василий отдавал предпочтение живописи и литературе, к ко­торым имел явный талант. С четырнадцати лет он начал публиковаться в университетском журнале. В самостоятельную жизнь восемнадцатилетний Жуковский вступил с пятнадцатью публикациями и твердым намерением заниматься литературой. Всего год прослужив чиновником, он с легким сердцем вышел в отставку и отправился на родину — в Тульскую губернию, где наслаждался душевным покоем, красотой природы, общением с близ­кими, а главное — творчеством. И не только литературным, но и педагоги­ческим: взяв на себя обучение и воспитание двух дочерей сводной сестры, Жуковский всерьез увлекся этим процессом. Он и сам не заметил, как со временем симпатия к старшей ученице, Маше Протасовой, переросла в любовь, на долгие годы ставшую центром его духовной жизни.

За время драматичной любовной истории Жуковский из начинающего автора превратился в первого поэта своего времени, почитаемого литера­турными авторитетами и горячо любимого читательской публикой. Реша­ющую роль в этом превращении сыграли две его публикации: баллада «Людмила» (1808), написанная на основе баллады немецкого поэта Г. Бюргера «Ленора», но по сути представляющая собой самобытное, про­низанное русским национальным духом произведение, а также стихотворе­ние «Певец во стане русских воинов» (1812), созданное по следам личных впечатлений поэта от Отечественной войны 1812 г. (в начале войны Жуковский записался в ополчение) и ставшее гимном русского па­триотизма времен освободительной борьбы. И если «Людмила» была воспринята читателями как приятный сюрприз, засвидетельствовав­ший появление в России нового поэтического таланта, то «Певец...» вызвал настоящую бурю восторга. Многие военные, находя в этом сти­хотворении лучшее выражение своих чувств, заучивали его наизусть.

Спустя несколько лет после выхода «Пев­ца...» в свет Жуковский, на ту пору уже извест­ный как автор многочисленных стихотворений, переводов и литературно-критических статей, был удостоен звания доктора философии в Дерптском университете и избран членом Российской академии.

В 1826 г., вскоре после разгрома декабристского восстания, Василий Андреевич принял почетное предложение возглавить обучение и воспита­ние наследника престола Александра II. Служба эта была поэту скорее в тягость, чем в радость: жизнь в царском дворце не способствовала литера­турным занятиям, а обязанности наставника цесаревича оставляли не мно­го времени и сил для творчества, в котором он после смерти Маши видел единственный смысл своего существования. Вместе с тем, понимая, что от степени духовного развития государя зависит жизнь всей страны и что положение наставника можно использовать для непосредственного влияния на душу высокородного воспитанника, Жуковский воспринял приглашение императора как призыв исполнить свой гражданский долг. Материал с сайта //iEssay.ru

Пятнадцать лет поэт прослужил при дворе, стараясь последовательно внушать цесаревичу гуманистические представления и прогрессивные идеи. Однако была еще одна, неформальная, сторона этого гражданского долга: имея прямой доступ к императору, Жуковский постоянно обращался к нему с просьбами о смягчении наказания для жертв политических репрес­сий, прежде всего — сосланных в Сибирь декабристов. Его заступничество вызывало у Николая раздражение, доходившее до прямых обвинений в покровительстве всем тем, «кто только худ с правительством». Тем не менее поэт снова и снова взывал к милосердию императора и нередко действи­тельно его добивался.

Выйдя в отставку в 1841 г., Жуковский предполагал поселиться в уеди­ненном месте и остаток своих дней посвятить исключительно творчеству. Но жизнь снова распорядилась иначе: в душе поэта, давным-давно похо­ронившего любовные мечтания, снова расцвела любовь, всколыхнувшая лучшие воспоминания молодости. Дочь старого друга, восемнадцатилет­няя Елизавета Рейтерн, от всего сердца полюбила Жуковского и с радостью пошла с ним под венец. Вскоре появились дети. Казалось, судьба улыбну­лась поэту, подарив ему возможность хотя бы на склоне лет насладиться семейным счастьем. Но, к сожалению, счастье оказалось недолгим: у Елизаветы развилось психическое заболевание, требовавшее постоянного лечения за границей. В надежде побороть тяжелый недуг жены, последние двенадцать лет своей жизни Жуковский провел в Германии. Там же, в Гер­мании, поэт умер. Его тело было захоронено в Петербурге, в Александро-Невской лавре, а «эолова арфа» его поэзии звучит по сей день, покоряя сердца новых и новых поколений читателей.