О романе «Александр I» Д. С. Мережковского

Дмитрий Сергеевич Мережковский работал над романом «Александр I» уже во время восемьдесят третьей годовщины восстания на Сенатской пло­щади. Этот роман — многоплановое произведение. Центр тяжести рас­средоточен на нескольких центральных персонажах: сам император; «вольнодумец» и декабрист князь Валерьян Голицын; его любимая, уга­сающая от чахотки незаконная дочь Александра Софья Нарышкина; несчастная супруга царя Елизавета Алексеевна. Все они действуют на ши­роком историческом фоне — петербургский свет, участники дворянского заговора, тайная жизнь масонских лож и религиозных сект (вроде «кораб­ля» Татариновой, который посещает Валерьян Голицын), борьба у трона временщиков и т. д.

Разумеется, фигуре самого Александра I в романе отдано некоторое предпочтение. Можно сказать, что здесь Мережковский идет за Пушки­ным. Расшифрованные потомками строфы из десятой главы «Евгения Онегина» являются ключом к целому периоду нашей истории и к характеру самого Александра. Мережковский реставрирует характер, отказываясь от романтических соблазнов, вроде версии об уходе императора «в скит» замаливать свои грехи. В предпоследней главе из Таганрога, где скончался государь, идет по почтовому тракту похожий на него отставной солдат Федор Кузьмич.

Несмотря на многочисленные «странные» высказывания Александра I (отречься от престола и уехать в Америку или, вовремя кампании 1812 года, отрастить себе бороду и питаться картофелем где-нибудь за Уралом, но не соглашаться на переговоры с Наполеоном), писатель оставался в твердом убеждении, что его герой не способен на нравственное подвижничество. Но давняя трещина раздвоила характер императора. В минуты раскаяния он считал себя отцеубийцей.

Смутный мир Александра очень близок Мережковскому: метания меж­ду вольнолюбивыми идеями воспитавшего его Лагарпа и желанием видеть Россию единой казармой, наподобие огромного аракчеевского поселения; мучения отца, потерявшего одну за другой троих дочерей, и лицемерие, фальшь, каменное бесчувствие при виде страдающего под крепостным гне­том народа.

Так угадывается в романе излюбленная Мережковским антиномия, ко­торая тут принимает два полярных начала: «небесное» и «земное».

«Небесное» начало редко посещает государя; оно удел женских образов — дочери Софьи и жены Елизаветы Алексеевны. Здесь в главные герои романа Мережковский берет не «железного» Пестеля или напоминающего позднейших террористов-народовольцев исступленного Каховского. Его внимание привлекает сомневающийся, рефлексирующий князь Валерьян Голицын.

С неожиданной для этого писателя поэтичностью и глубоким лиризмом обрисованы в романе его героини.

Характер хрупкой, словно случайно залетевшей на грешную землю и быстро покинувшей ее Софьи целиком домыслен писателем. Облик Елиза­веты Алексеевны воссоздан по документам. Как свидетельствует Николай Михайлович, дневник Елизаветы Алексеевны, «который она вела за все время своего пребывания в России до кончины в Белеве, был сожжен импе­ратором Николаем I».

Иными словами, ее ежедневные записи, приводимые в романе, выду­маны Мережковским. Но документальный материал тут велик. Он дает полное основание утверждать, что Елизавета Алексеевна, помимо того, что она была несчастной матерью и больной совестью Александра, обладала еще неподдельным вольнолюбием, возвышенными духовными чертами. Материал с сайта //iEssay.ru

Если Елизавета Алексеевна — больная совесть Александра, то, по за­мыслу Мережковского, Софья — больная совесть декабриста Голицына. Полны глубокого смысла слова, сказанные ею князю Валерьяну Михай­ловичу накануне своей кончины: «Живых убивать можно, — но как же мертвого?». О них Голицын вспоминает, когда, собираясь с Пестелем в Таганрог, где задумано покушение на Александра, они узнают о его смерти. О них вправе вспомнить и мы применительно к истории новой. Ибо от века мы горазды льстить и убивать мертвых.

Слова эти бросают новый свет и на завершающий трилогию («Па­вел I» — «Александр I» — «14 декабря») роман «14 декабря», который соз­давался Мережковским посреди великой революции, охватившей Россию.