Роль А. С. Пушкина и Дж. Г. Байрона в творчестве М. Ю. Лермонтова

В первые годы своего необычайно раннего поэтического развития Лер­монтов проходил ученический период. В это время он не столько сочинял, сколько упражнялся в рифмовании слов по чужим образцам. Для поэти­ческого изложения собственных чувств и мыслей юный Лермонтов поль­зовался выражениями, взятыми у других лириков, и в первых его поэмах встречаются целые страницы, чуть ли не дословно переписанные у пред­шественников — прежде всего у Байрона и Пушкина. Однако подражание и заимствование были для него своеобразным способом овладения техни­кой поэтического ремесла, и, следует добавить, с этой задачей одаренный юноша справился с почти невероятной быстротой, уже в пансионские годы достигнув поэтической зрелости. Убедительным свидетельством тому может служить сделанный пятнадцатилетним (!) поэтом перевод баллады «Перчатка», в котором он явил себя достойным соперником не только Жуковского, осуществившего классический перевод этого стихотворения, но и самого автора оригинала — гениального немецкого поэта Ф. Шиллера.

Со временем Лермонтов преодолел творческую зависимость от автори­тетов Пушкина и Байрона. С Пушкиным он, как уже отмечалось, вступил в поэтическую полемику, порой приобретавшую подчеркнуто демонстра­тивный характер. Так, например, в строфе:

наглядно опровергались пушкинские строки:

Отношение же Лермонтова к Байрону было более сложным, поскольку опиралось не столько на юношеское увлечение, сколько на чувство тесней­шего духовного родства. И хотя уже в восемнадцать лет Лермонтов уверял:

тем самым отрекаясь от своего прежнего признания:

поэзия и личность английского романтика глубоко впечатались в духовный и творческий склад русского лирика. Байронический герой, с его разочаро­ваниями, с его бунтом против земной реальности, с его избранничеством и изгнанничеством, вошел в сердцевину лермонтовского героя, в значительной степени определив характер его духовных исканий. Материал с сайта //iEssay.ru

Главной чертой этого героя является внутренняя противоречивость. Он мечется между жаждой действия и жаждой покоя, между порывами к иде­алу и приступами разъедающей душу тоски, между презрением к обществу и страданиями из-за собственной отверженности, между холодной нена­вистью и пламенной любовью к родине, между молитвой к Богу и проклять­ем миру, в котором «нет ни истинного счастья, ни долговечной красоты». Вследствие этого лермонтовский мир, сплошь построенный на резких конт­растах, изобилует антитезами (например, «Ты ангелом будешь, я демоном стану!»), парадоксальными сочетаниями (например, «ничтожный власте­лин»), «самоотрицаниями» (например, «Нет, не тебя так пылко я люблю...»).

Важно, впрочем, отметить, что, придавая стихотворениям сходство с импульсивными дневниковыми заметками (в этом поэт отчасти следовал Байрону), Лермонтов занимался в них пристальным анализом собственной душевной жизни (то есть самоанализом) и явлений окружающего мира. Это и позволило ему вывести собственную лирику на горизонты поэзии мысли — мысли напряженно ищущей, но не находящей разрешения одоле­вающим ее противоречиям.