Краткое содержание первой части романа «Обломов» И. А. Гончарова

I

На Гороховой улице утром в постели лежал Илья Ильич Обломов, человек лет тридцати двух-трех, среднего роста, приятной наружности, с темно-серыми глазами. По его лицу гуляла мысль, но в то же время на лице не было сосредоточен­ности, определенной идеи. Движения его мягкие, ленивые.

На нем был надет халат «без кистей, без бархата, без та­лии, весьма поместительный, так что и Обломов мог дваж­ды завернуться в него». Туфли на нем были длинные, мяг­кие и широкие, на них не было задника.

Нормальным состоянием Ильи Ильича было лежание. Комната с виду была чистой, но опытный взгляд сразу бы оценил лишь желание соблюсти видимость чистоты.

Илья Ильич проснулся рано и был озабочен. Дело в том, что накануне он получил письмо от старосты из деревни. Тот писал, что опять неурожай, недоимки и надо принять какие- нибудь меры. Обломов еще по первому письму стал обдумы­вать план переустройства деревни, но он так и не был закон­чен. Обломов решил, что вот сейчас встанет, но полежал с полчаса, потом еще, и так уже пробило полдесятого. Тогда Илья Ильич позвал Захара.

Захар — слуга Обломова, который приехал с ним в го­род из деревни. Он до сих пор носит тот сюртук, который но­сил там, в деревне, потому что это единственная вещь, напо­минающая ему о барах.

Происходит спор Захара и Обломова по поводу письма: Обломов требует письмо от старосты, Захар говорит, что не видел его. Затем Обломов журит Захара за грязь в доме, но Захар отпирается, говорит, что всегда метет и пыль стира­ет. Захар подает барину счета от зеленщика, мясника, за квартиру и т. д. Обломов страдает от всех навалившихся на него забот. Кроме всего прочего, хозяин просит Илью Ильи­ча съехать с квартиры, так как надо ее переделывать. Обло­мов говорит Захару, чтобы тот сам уговорил хозяина повре­менить, но Захар советует барину встать и самому писать хозяину о просьбе. Обломову надоел Захар и он отсылает его из комнаты, а сам погружается в раздумье. Но тут в перед­ней раздается звонок.

II

Вошел молодой человек лет двадцати пяти, который был прекрасно причесан, одет с иголочки. Это был Вол­ков. Волков сообщает Обломову, что едет сегодня в Екате­рингоф на празднование 1 Мая, приглашает Обломова со­ставить ему компанию. Затем рассказывает кучу светских новостей, на что Обломов говорит, что все это скука адская. Волков не понимает, как вечера, балы, игры, гулянья могут быть скукой. Обломов хочет поговорить с Волковым о своих делах, но тот раскланивается и уходит.

Когда Волков уезжает, Обломов рассуждает, что этот человек несчастен: «И это жизнь! Где ж тут человек? На что он раздробляется и рассыпается?»

Опять раздается звонок. Пришел Судьбинский — го­сподин в темно-зеленом фраке, с утружденным лицом, с за­думчивой улыбкой. Судьбинский был старым сослуживцем Обломова. Судьбинский жалуется на службу: как сделал­ся он начальником отделения, так ни минуты не принадле­жит себе, все ездит. Они вспоминают сослуживцев, как слу­жили вместе канцелярскими чиновниками. Обломов удив­ляется, как Судьбинский выдерживает такой распорядок дня. Судьбинский отвечает, что делать нечего, «коли день­ги нужны», тем более он скоро женится. Судьбинский ухо­дит, пригласив Обломова быть на его свадьбе шафером. Об­ломов рассуждает, что совсем погряз друг его в делах, в ка­рьере и слеп, и глух, и нем для всего остального. «А как мало тут человека-то нужно: его ума, воли, чувства — зачем это? Роскошь! И проживет свой век, и не пошевелится в нем многое, многое…»

Обломов, занятый своими мыслями, не заметил, что у его постели стоял другой посетитель, очень худой, зарос­ший бакенбардами, усами, одетый с умышленной небреж­ностью. Это был Пенкин, беллетрист, пишущий о торговле, апрельских днях, эмансипации женщин и т. д. Он говорит Обломову, что написал рассказ о том, как в одном городе го­родничий бьет мещан по зубам, советует его прочесть, а так­же поэму «Любовь взяточника к падшей женщине». Но Об­ломов отвечает, что не будет читать, так как в этих произве­дениях «жизни-то и нет ни в чем: нет понимания ее и сочув­ствия… а человека забывают или не умеют изобразить. Че­ловека, человека давайте мне!» Пенкин не совсем понимает, чего хочет от него Обломов, и предлагает ему ехать вместе в Екатерингоф, но Обломов отказывается. Пенкин уходит, а Обломов рассуждает, что друг его тратит мысль и душу свою на мелочи, торгует умом и воображением, насилует свою натуру. Про себя Обломов радовался, что «лежит он, беззаботен, как новорожденный младенец, что не разбрасы­вается, не пропадает ничего…»

К Обломову приходит следующий посетитель — Алек­сеев — человек, которого никто никогда не замечал, име­ни которого в точности никто не знал, у него нет ни друзей, ни врагов, но знакомых много. Алексеев зовет Илью Ильича к Овчинину обедать. Обломов отказывается, мотивируя тем, что сыро, дождь собирается. Обломов рассказывает Алексее­ву свои беды: переезд с квартиры и письмо старосты. Алек­сеев сочувствует Обломову, но предложить что-нибудь дель­ное не может, говорит, что все перемелется. Обломов наде­ется только на Штольца, который обещал скоро быть, а сам не едет. В это время в передней раздается отчаянный звонок.

III

Вошел человек лет сорока, крупный, с большой голо­вой, с глазами навыкате, толстогубый. Это был Михей Ан­дреевич Тарантьев, земляк Обломова. Тарантьев был ума бойкого и хитрого, но при этом дальше слов у него дело ни­когда не шло. Он остался теоретиком на всю жизнь, «а меж­ду тем он носил и осознавал в себе дремлющую силу, запер­тую в нем враждебными обстоятельствами навсегда». Он был большой взяточник, который «непременно схватит на лету кусок мяса, откуда и куда бы он ни летел». В комна­ту Обломова, где царствовали сон и покой, Тарантьев всегда приносил какое-то движение, жизнь, вести извне.

Вот такие гости посещали Обломова, с другими свои­ми знакомыми Обломов все более и более порывал живые связи.

Был в жизни Обломова и человек, которого Илья Ильич любил более всех. Этот человек «любил и новости, и свет, и науку, и всю жизнь, но как-то глубже, искреннее». Это был Андрей Иванович Штольц, который был сейчас в от­лучке и которого Обломов ждал с минуты на минуту.

IV

Тарантьев старается поднять наконец Обломова с посте­ли, и ему это удается. Он требует от Обломова, чтобы тот уго­стил его завтраком, сигаретами, затем берет у Обломова день­ги на мадеру. Обломов жалуется гостю на свои несчастья. Тарантьев говорит, что поделом Илье Ильичу, и предлагает ему переехать завтра же к куме его на Выборгскую сторону. Обломов отказывается, так как это очень далеко: нет театров, магазинов поблизости. Тарантьев говорит Илье Ильичу, что тот уже давно никуда не выходит, не все ли равно, где жить, так что никуда Обломов не денется, переедет и всё тут. Затем Обломов жалуется Тарантьеву на старосту. Гость отвечает, что староста — мошенник, он выдумал недоимки, засуху, неурожай и т. д. Предлагает сменить старосту, а также само­му отправиться в деревню и на месте во всем разобраться, да еще неплохо было бы написать письма. Вот пусть Обломов сядет и вместе с Алексеевым прямо сейчас и напишет. Об­ломов и слышать не хочет, чтобы ехать в деревню. Тарантьев возмущен безволием Ильи Ильича, говорит, что пропадет тот. Обломов говорит, что если бы тут был Штольц, он бы ми­гом все уладил. Из-за этой фразы Тарантьев вспыхивает, ему не нравится, что какой-то немец дороже Обломову, чем он - Тарантьев. Обломов просит уважать Штольца, так как он рос вместе с ним. Напоследок Тарантьев просит, чтобы Обломов дал ему свой фрак, потому что нечего на свадьбу надеть. Об­ломов соглашается, но Захар не дает фрак. Обиженный Та­рантьев уходит. Алексеев предлагает Обломову писать пись­ма, но тот говорит, что после обеда займется всем. Алексеев уходит, а Обломов, подобрав под себя ноги, погрузился не то в дремоту, не то в задумчивость.

V

Обломов, дворянин родом, коллежский секретарь, вот уже 12 лет живет безвыездно в Петербурге.

Сначала он жил в небольшой квартире, но когда умерли его родители и он стал единственным наследником, он снял квартиру побольше. Тогда он был еще молод и полон стрем­лений, желаний и мечтаний. Но шли годы, а он так ничего и не сделал, только располнел, все еще находясь «у порога своей арены, там же, где был десять лет назад».

Особенно озадачила его служба. Он полагал, что чиновни­ки — это большая семья, а служба — какое-то семейное за­нятие. Но все оказалось не таким: все на службе куда-то торо­пились, не разговаривали друг с другом, все что-то требовали и поскорее. «Все это навело на него страх и скуку великую. „Когда же жить? Когда жить?“ — твердил он». Так Обломов прослужил два года. Протянул бы он и третий год, если бы не один случай. Однажды он отправил важную бумагу вместо Астрахани в Архангельск, его ждало наказание. Но Обломов не стал дожидаться кары, а ушел домой и прислал позже ме­дицинское свидетельство. В этой справке Обломову предпи­сывалось не ходить на службу и воздержаться от умственных занятий и всякой деятельности вообще. После выздоровления Обломов подал в отставку. Более он уже никогда не служил.

Роль в обществе тоже не удалась. Он радовался вече­рам, получал немало благосклонных женских взглядов. Он старался держаться на расстоянии от дам, в особенности от «бледных, печальных дев, большею частию с черными гла­зами». Его душа ждала какой-то чистой девственной люб­ви, но с годами, кажется, перестала ждать. Простился со временем Илья Ильич и с друзьями.

Теперь более ничто не тянуло его из дома, «и он с каж­дым днем все крепче и постояннее водворялся в своей квар­тире». Он перестал посещать вечера, потом стал бояться сырости, а потому выходил из дому только утром, а позже и вовсе перестал выходить.

И только Штольцу удавалось вытащить Обломова из дома. Но Штольц часто отлучался из Петербурга, а без него Обломов вновь погружался в уединение.

Постепенно Обломов отвык от жизни, от суеты, от дви­жения.

VI

Что же он делал дома?

Иногда читал, но книги быстро надоедали ему, так как охлаждение быстро овладевало им.

Он не понимал, что он будет делать со всем этим бага­жом знаний в Обломовке.

Зато задели Обломова за живое поэты, и «он стряхнул дремоту, душа запросила деятельности». Штольц, как мог, старался поддерживать в Обломове этот порыв. Но стремле­ние к деятельности быстро улетучилось, и Обломов вновь погрузился в свою дрему.

Он окончил учебное заведение, но не сумел на прак­тике применить свои знания. «Жизнь у него была сама по себе, а наука сама по себе». И тогда Обломов понял, что его удел — семейное счастье и заботы об имении. Дела же в име­нии с каждым годом шли все хуже и хуже, Обломову надо было самому поехать туда. Но он все откладывал и отклады­вал, придумывая разные причины, мешавшие ему.

В голове своей Илья Ильич строил план переустройства имения. Он трудился над ним, не жалея сил. Как проснется утром, лежит и думает, что-то соображает, «цока, наконец, голова утомится от тяжелой работы и когда совесть скажет: довольно сделано сегодня для общего блага».

Но не был Обломов чужд и всеобщих человеческих скорбей, он даже иногда плакал над бедствиями и страдани­ями человеческими. Случалось, что он наполнялся ненави­стью ко лжи, к клевете, и тогда он готов был вершить вели­кие дела, совершать подвиги. Но солнце склонялось к зака­ту, день заканчивался, а вместе с ним заканчивались и меч­ты Обломова.

А наутро все повторялось. Он много раз воображал себя каким-нибудь непобедимым полководцем, творящим добро на земле. Но никто не видел этой внутренней жизни Ильи Ильича, кроме Штольца, но того часто не было в Петербур­ге. Другие же думали, «что Обломов так себе, только лежит да кушает на здоровье, и что больше от него нечего ждать; что едва ли у него вяжутся и мысли в голове». Еще Захар знал, конечно, внутренний мир своего барина. Но он счи­тал, что живут они с барином правильно, и иначе жить не следует.

VII

Захару было за пятьдесят. Он принадлежал двум эпо­хам, которые наложили на него свой отпечаток. «От одной перешла к нему по наследству безграничная преданность дому Обломовых, а от другой, позднейшей, утонченность и развращение нравов».

Он постоянно лгал барину, любил выпить и посплетни­чать, помаленьку воровал деньги, ел то, что слугам не поло­жено, расстраивался, когда барин доедал все до крошки, не оставив ничего на тарелке.

Он был неопрятен, редко мылся, брился, был очень не­ловок, постоянно все разбивал. Все эти качества происходи­ли лишь оттого, что получил он свое воспитание «в деревне, на покое, просторе и вольном воздухе».

Он делал только то, что однажды принял в круг своих обязанностей, нельзя было заставить его сделать что-то бо­лее того. Но, несмотря на все это, выходило, что он был пре­данный своему барину слуга. Он мог умереть ради барина, но если бы, например, нужно было просидеть у постели ба­рина всю ночь, и от этого зависела бы жизнь последнего, За­хар непременно бы заснул.

Наружно Захар никогда не выказывал подобострастия Обломову, но ко всему, что имело отношение к Обломовым, он относился трепетно, все это было близко, мило, дорого ему.

Илья Ильич привык к тому, что Захар всецело предан ему, и считал, что иначе и быть не может. Но Обломов уже не питал к Захару дружеских чувств, как прежние господа, он даже часто ругался со своим слугой.

Обломов тоже надоедал Захару. Еще с детства барчонка Захар был приставлен к нему в качестве дядьки, а потому почитал себя только предметом роскоши. От этого он, одев барчонка утром и раздев его вечером, целыми днями ниче­го не делал.

Захар был ленив, поэтому когда на него в Петербурге навалилось все хозяйство Обломова, он стал угрюмым, гру­бым и жестоким, постоянно брюзжал, ворчал, препирался с барином.

Захар и Обломов давно знали друг друга, и связь меж­ду ними была неистребима. Они не представляли жизнь друг без друга. Как Обломов не вставал бы с постели, не ел, не был бы одет без Захара, так и Захар не представлял себе другого барина и другого существования, кроме как подни­мать, кормить и одевать Обломова.

VIII

Захар, закрыв двери за Тарантьевым и Алексеевым, на­помнил Обломову, что пора вставать и писать письма. Но Обломов не встал, а лежал и продумывал план имения. Осо­бенно занимала Обломова постройка нового дома, он ра­зобрал все мелочи его устройства, затем добрался до сада с фруктами, представил, как он сидит вечером на террасе и пьет чай, рядом жена, дети, друг детства Штольц. И Об­ломов так захотел любви, счастья, своего дома, семьи, де­тей. Илья Ильич видит себя окруженным друзьями, кото­рые живут неподалеку, и лицо его светится счастьем. Но ему пришлось очнуться от крика людей во дворе.

Обломов поднялся и попросил Захара приготовить по­есть. Захар говорит, что ничего нет и денег нет. Тогда Обло­мов просит принести, что есть. Захар приносит еду и напоми­нает о просьбе хозяина квартиры освободить ее. Захар пред­лагает писать письмо. Обломов садится писать, но у него ни­как не выходит красиво и грамотно. Наконец, совсем заму­чившись, Илья Ильич рвет письмо и бросает его на пол.

Приходит доктор, который, осмотрев Обломова, гово­рит, что если Илья Ильич еще два-три года проживет в та­ком климате, ведя подобный образ жизни, он умрет. Док­тор советует ехать за границу, избегать напряжения ума, чтения, писания, можно также нанять виллу, чтобы цветов было побольше, да неплохо бы было ходить часов по восемь в день. А потом надо ехать в Париж, где развлекаться, не задумываясь, вертеться в вихре жизни; затем сесть на паро­ход в Англии и прокатиться до Америки. Обломов ужасает­ся советам доктора. Доктор уходит.

Захар возвращается в комнату и напоминает о переезде. Обломов хочет его прогнать. Захар советует Илье Ильичу сходить прогуляться, в театр заглянуть, а потом и переез­жать можно. Но Обломов противится, говорит, что нет ни­каких человеческих сил переезжать, да он на новом месте пять ночей кряду не сможет уснуть, а так можно и заболеть. Захар говорит: «Я думал, что другие, мол, не хуже нас, да переезжают…» Эта фраза выводит Обломова из себя, он не может понять, как Захар мог сравнить его с другими. Слово «другие» задело самолюбие Обломова, и он решил показать Захару разницу между ним и другими.

Обломов говорит, что другой — это голь окаянная, ко­торая «трескает селедку да картофель», сам себе сапоги чи­стит, сам одевается, не знает, что такое прислуга. Другой кланяется, просит, унижается. А он, Обломов, воспитан нежно, ни холода, ни голода никогда не терпел, ничего сам никогда не делал. И как посмел Захар сравнить его с дру­гим?! Захар мало что понял из речи Обломова, но губы его дрожали от внутреннего волнения. Обломов говорит, что весь день заботится о Захаре, даже в своем плане отвел ему роль поверенного по делам, которому мужики в ноги кла­няются. А он смотри что выкинул: совсем не бережет покой барина. Ведь Обломов ради него и других крестьян себя не жалеет, все думает, даже в отставку вышел.

Захар уходит, называя Обломова мастером жалкие сло­ва говорить.

Обломов немного успокоился, перевернулся на другой бок и стал думать, что авось все сложится самой собой и не надо будет переезжать. Он начинает размышлять, а что же такое и в самом деле «другой»? Ведь, наверное, «другой» уже давно бы написал письма и хозяину квартиры, и в деревню старосте, а, может, даже и с квартиры бы съехал. Ведь и он, Обломов, все это мог бы сделать. Но почему не может? «Настала одна из ясных сознательных минут в жиз­ни Обломова». Он понимает, что многие стороны его души не получили развития, а между тем в нем есть светлое нача­ло. Но клад этот завален дрянью. Кто-то отбросил его в на­чале жизненного пути с прямого человеческого назначения. И уже не выбраться ему из глуши на прямую тропинку. Ум и воля его давно парализованы. И Обломову стало горько от такой исповеди перед самим собой. Он старается найти виновного. Но, не найдя такового, Обломов медленно засы­пает, думая, отчего же все-таки он такой? Сон перенес его в другое место, в другую эпоху, к другим людям.

IX Сон Обломова

Мы в том мирном уголке, где небо с любовью обнима­ет землю, солнце светит ярко и жарко в течение полугода, а потом медленно уходит на покой. Горы там, словно отлогие холмы. Река бежит весело и играя. Лето, весна, зима и осень приходят в точности с календарем, не бывает такого, чтобы внезапно вернулась зима весною и занесла все снегом. «Ни бурь, ни разрушений не слыхать в том краю». Поэт и мечта­тель были бы довольны этой незатейливой местностью.

Три-четыре деревеньки составлял этот уголок, в кото­ром все было тихо, сонно. Повсюду лежат тишина и мир. Уголок этот был непроезжий, а потому черпать знания было неоткуда. И люди жили счастливо, думая, что иначе и жить нельзя.

Из деревень были там Сосновка и Василовка, известные под общим названием Обломовка.

Илья Ильич проснулся рано. Он еще маленький, «хоро­шенький, красненький, полный». Он видит свою мать, ко­торая осыпает его поцелуями. Мальчик спрашивает у нее, пойдут ли они сегодня гулять? Мать говорит, что пойдут. Потом идут к отцу пить чай. За столом сидят родственники и гости, и все они подхватывают Илюшу, осыпают ласками и похвалами, кормят его булочками, сухариками. Материал с сайта //iEssay.ru

Потом Илюша идет гулять, но мать предупреждает, что­бы он далеко не убегал. Но Илюша не слушает ее. Он бросил­ся в сеновал, потом в овраг, но вовремя его останавливает нянька, говоря, что это не ребенок, а юла какая-то. И при­ходится Илюше возвращаться. Ему хочется всё узнать, из­ведать, но мать и няньки не дают ему шагу ступить.

Главною заботой обломовцев были кухня и обед. С само­го утра и до полудня готовилась еда в огромных количествах.

В полдень же дом как будто вымирал: наступал час все­общего послеобеденного сна. «Это был какой-то всепогло­щающий, ничем непобедимый сон, истинное подобие смер­ти. Все мертво, только из всех углов несется разнообразное храпенье на все тоны и лады».

И в это время ребенок был предоставлен сам себе, он все осматривал, забирался в канаву, в овраг. Но жара понемно­гу спадала, и в доме все пробуждалось. Пили чай. Но вот на­чинает смеркаться, и в доме принимаются за приготовле­ние ужина. После ужина все ложатся спать, а нянька чи­тает Илюше сказки. И ум, и воображение Обломова, «про­никшись вымыслом, оставались уже у него в рабстве до са­мой старости». Уже взрослый, Илья Ильич узнает, что нет молочных рек, добрых волшебниц и т. д. Но «сказка у него смешалась с жизнью, и он бессознательное грустит подчас, зачем сказка не жизнь, а жизнь не сказка». «Населилось во­ображение мальчика странными призраками; боязнь и то­ска засели надолго, может быть, навсегда в душу».

Далее Илья Ильич увидел себя мальчиком лет тринад­цати или четырнадцати. Он уже учится у немца Штольца, у которого был сын Андрей.

Может быть, Илья Ильич чему-нибудь, да и выучился, но вот Верхлевка, где жил Штольц, находилась далеко от Обломовки, и в мороз, дождь и ветер родители не отпуска­ли Илюшу учиться.

Снится также Обломову темная гостиная, мать сидит, поджав ноги, в комнате горит одна сальная свеча. Обломовцы были очень скупы, поэтому они соглашались терпеть любые неудобства, но только не тратить деньги.

Счет времени в Обломовке вели по праздникам, по раз­ным семейным и домашним случаям. Ничто не нарушало в доме привычного течения жизни, однообразия. Все было здесь однообразно: Обломовцы «продолжали целые десятки лет сопеть, дремать, зевать…»

Только однажды произошел случай, нарушивший сложившийся быт Обломовых: к ним пришло письмо. Сначала не хотели открывать послание, но потом выясни­ли, что это было письмо от Филиппа Матвеича с просьбой прислать ему рецепт пива. Все успокоились, решили, что надо писать ответ. Отец сказал, что «о празднике» лучше напишет. Неизвестно, дождался ли Филипп Матвеич ре­цепта.

Обломовы всегда понимали выгоду образования, оно могло принести чины, о которых так мечтали для Илюши. Но учиться не любили в Обломовке.

Илюша никогда ничего не делал сам. Вздумается ему что-нибудь, а тут и три-четыре слуги все сами сделают. Так и жил Обломов, «лелеемый, как экзотический цветок в теп­лице, и так же, как последний под стеклом, он рос медлен­но и вяло. Ищущие проявления силы обращались внутрь и никли, увядая».

X

Захар сплетничает возле ворот о своем хозяине. Рас­сказывает, как Обломов поругал его за «другого», что не хочет съезжать с квартиры, потому что уже с жиру бесит­ся. Ему говорят, что если ругает его барин, значит, это славный хозяин, характерный. Один из слуг сказал что- то нелестное об Обломове, так Захар готов убить за барина своего. Он говорит, что Обломов золото, а не барин, такого еще поискать надо. Захара успокаивают, приглашая в пив­ную, он соглашается. Все уходят.

XI

В начале пятого Захар вернулся домой и пошел будить своего барина. Обломов не хочет вставать, Захар кричит на него, ругается. Обломов встает и хочет ударить Захара за такую дерзость. Но его останавливает громкий смех в две­рях. «Штольц! Штольц! — в восторге кричал Обломов, бро­саясь к гостю».