Художественные особенности поэме «Мертвые души» Н. В. Гоголя

По словам Гоголя, Пушкин лучше всех уловил своеобразие писательской манеры будущего ав­тора «Мертвых душ»: «Ни у одного писателя не было этого дара вы­ставлять так ярко пошлость жизни, уметь очертить в такой силе пошлость пошлого человека, чтобы вся та мелочь, которая усколь­зает от глаз, мелькнула бы крупно в глаза всем». Действительно, главным средством изображения русской жизни в поэме становится художественная деталь. У Гоголя она используется как основное средство типизации героев. Автор выделяет в каждом из них основ­ную, ведущую черту, которая становится стержнем художественно­го образа и «обыгрывается» с помощью умело подобранных деталей. Такими деталями-лейтмотивами образа являются: сахар (Мани­лов); мешочки, коробочки (Коробочка); животная сила и здоровье (Ноздрев); грубые, но прочные вещи (Собакевич); куча всякого му­сора, прореха, дырка (Плюшкин). Например, слащавость, мечта­тельность, необоснованную претенциозность Манилова подчерки­вают детали портрета («глаза сладкие, как сахар»; в «приятность» его «чересчур было передано сахару»), детали поведения с окру­жающими людьми (с Чичиковым, с женой и детьми), интерьера (в его кабинете прекрасная мебель — и тут же два недоделанных кресла, обтянутых рогожей; щегольской подсвечник — а рядом «ка­кой-то просто медный инвалид, хромой, свернувшийся на сторону и весь в сале»; на столе лежит книга, «заложенная закладкою на че­тырнадцатой странице, которую он читал уже два года»), речевые детали, которые позволяют создать неповторимую манеру говорить «сладко» и неопределенно («майский день, именины сердца»; «по­звольте вам этого не позволить»).

Такого рода детали-лейтмотивы используются как средство харак­теристики всех героев, даже эпизодических (например, Иван Антоно­вич — «кувшинное рыло», у прокурора — «весьма черные густые бро­ви») и собирательных образов («толстые и тонкие» чиновники). Но есть и особые художественные средства, которые используются при создании определенного ряда образов. Например, для того, чтобы яр­че выделить то, что характерно для каждого из помещиков как опре­деленного типа, автор использует такое построение соответствующих глав, при котором соблюдается одна и та же последовательность де­талей. Сначала описывается имение, двор, интерьер дома помещика, дается его портрет и авторская характеристика. Затем мы видим по­мещика в его взаимоотношениях с Чичиковым — манеру поведения, речи, слышим отзывы о соседях и городских чиновниках и знакомим­ся с его домашним окружением. В каждой из этих глав мы становим­ся свидетелями обеда иди другого угощения (иногда весьма своеоб­разного — как у Плюшкина), которым потчуют Чичикова — ведь гоголевский герой, знаток материальной жизни и быта, часто полу­чает характеристику именно через еду. А в заключение показана сцена купли-продажи «мертвых душ», завершающая портрет каждого помещика. Этот прием позволяет легко проводить сравнение. Так, еда как средство характеристики присутствует во всех главах о по­мещиках: обед у Манилова скромный, но с претензией («щи, но от чистого сердца»); у Коробочки — обильный, в патриархальном вкусе («грибки, пирожки, скородумки, шанишки, пряглы, блины, лепешки со всякими припеками»); у Собакевича подаются большие и сытные блюда, после которых гость еле встает из-за стола («у меня когда сви­нина, всю свинью давай на стол; баранина — всего барана тащи»); у

Ноздрева кормят невкусно, он больше обращает внимания на вина; у Плюшкина вместо обеда гостю предложен ликер с мухами и «сухарь из кулича», оставшегося еще от пасхального угощения.

Особо следует отметить предметно-бытовые детали, которые от­ражают мир вещей. Их очень много и они несут важную идейно­смысловую нагрузку: в мире, где о душе забыли и она «омертвела», ее место прочно занимают предметы, вещи, к которым накрепко привязан их хозяин. Вот почему вещи олицетворяются: таковы ча­сы у Коробочки, которым «пришла охота бить», или мебель у Соба­кевича, где «каждый предмет, каждый стул, казалось, говорил: и я тоже Собакевич!».

Индивидуализации персонажей способствуют и зоологические мотивы: Манилов — кот, Собакевич — медведь, Коробочка — пти­ца, Ноздрев — собака, Плюшкин — мышь. Кроме того, каждому из них сопутствует определенная цветовая гамма. Например, имение Манилова, его портрет, одежда жены — все дается в серо-голубых тонах; в одежде Собакевича преобладают красно-коричневые цвета; Чичиков запоминается по сквозной детали: он любит одеваться во фрак «брусничного цвета с искрой».

Речевая характеристика персонажей также возникает благодаря использованию деталей: в речи Манилова много вводных слов и предложений, говорит он вычурно, фразу не заканчивает; в речи Ноздрева много бранной лексики, жаргонизмов картежника, ло­шадника, он часто говорит алогизмами («он приехал черт знает от­куда, и я здесь живу»); у чиновников свой особый язык: наряду с канцеляризмами, в обращении друг к другу они используют устой­чивые в этой среде обороты («Ты заврался, мамочка Иван Григорь­евич!»). Даже фамилии многих персонажей в определенной степе­ни характеризуют их (Собакевич, Коробочка, Плюшкин). С той же целью используются оценочные эпитеты и сравнения (Коробочка — «дубинноголовая», Плюшкин — «прореха на человечестве», Собаке­вич — «человек-кулак»).

Все вместе эти художественные средства служат созданию коми­ческого и сатирического эффекта, показывают алогизм существова­ния таких людей. Порой Гоголь применяет и гротеск, как, напри­мер, при создании образа Плюшкина — «прорехи на человечестве». Это одновременно типический и фантастический образ. Он создает­ся через накопление деталей: деревня, дом, портрет хозяина и, на­конец, куча старья. Материал с сайта //iEssay.ru

Но художественная ткань «Мертвых душ» все же неоднородна, по­скольку в поэме представлены два лика России, а значит эпическое противопоставляется лирическому. Россия помещиков, чиновников, мужиков — пьяниц, лентяев, неумех — это один «лик», который изо­бражается с помощью сатирических средств. Другой лик России пред­ставлен в лирических отступлениях: это авторский идеал страны, где по вольным просторам гуляют подлинные богатыри, люди живут на­сыщенной духовной жизнью и наделены «живой», а не «мертвой» душой. Вот почему стилистика лирических отступлений совершенно иная: сатирико-бытовая, разговорная лексика исчезает, язык автора становится книжно-романтическим, торжественно-патетическим, на­сыщается лексикой архаичной, книжной («грозная вьюга вдохнове­нья подымется из облеченной в святой ужас и в блистанье главы»). Это высокий стиль, где уместны красочные метафоры, сравнения, эпитеты («что-то восторженно чудное», «дерзкие дива природы»), ри­торические вопросы, восклицания, обращения («И какой же русский не любит быстрой езды?»; «О моя юность! о моя свежесть!»).

Так рисуется совершенно иная картина Руси, с ее бескрайними просторами, убегающими вдаль дорогами. Пейзаж лирической час­ти резко контрастирует тому, который присутствует в эпической, где он является средством раскрытия характеров героев. В лириче­ских отступлениях пейзаж связан с темой будущего России и ее на­рода, с мотивом дороги: «Что пророчит сей необъятный простор? Здесь ли, в тебе ли не родиться беспредельной мысли, когда ты са­ма без конца? Здесь ли не быть богатырю, когда есть место, где раз­вернуться и пройтись ему?». Именно этот художественный пласт произведения позволяет говорить о его подлинно поэтическом зву­чании, выражающем веру писателя в великое будущее России.