Подтекст у А. П. Чехова

Давно уже отмечена многознач­ность или, как иногда говорят, двуплановость языка действующих лиц в чеховских пьесах. Это — способ выражения богатства внутрен­него мира персонажей, средство авторской оценки, ибо не все действующие лица обладают глубиной душевных переживаний (вспомним Яшу в пьесе «Вишневый сад»). Богатство же внутреннего мира чеховских героев раскрывается не только в их реп­ликах или монологах, но даже в паузах, даже в словах, не имеющих, казалось бы, прямого отно­шения к теме разговора.

В таких случаях принято говорить о подтексте, или «подводном течении», — характерной особеннос­ти чеховской драматургии. Это проявляется в несо­ответствии внутренних переживаний или раздумий того или иного персонажа с теми словами, которые он произносит вслух.

Подтекст придает речи богатство смысла, эмоцио­нальную насыщенность, художественную убедитель­ность и конкретность. Все это пришло в искусство от жизни. Ведь мы даже в обыденную, деловую речь вкладываем определенный подтекст. В театре же это становится осознанным приемом, специально используется как сильнейшее средство Художествен­ной выразительности.

Вот последняя сцена Вари и Лопахина (четвертое действие «Вишневого сада»). Любовь Андреевна ос­тавляет их наедине. Варя, взволнованная и расте­рянная, не знает, как вести разговор. Так же рас­терян и Лопахин, которому очень не хочется делать Варе предложение, а приходится: ведь только что он прямо обещал это Раневской... Но душевную сумятицу, растерянность Вари и Лопахина Чехов передает не через прямой смысл их слов. Они ведь не могут говорить вслух о том, что их волнует, о чем они думают. Поэтому внешне разговор идет совершенно о другом:

Варя (долго осматривает вещи). Странно, ни­как не найду...

Лопахин. Что вы ищете?

Варя. Сама уложила и не помню.

Варя не может вспомнить, что она ищет, да она, собственно, ничего и не ищет на самом деле. Дру­гие мысли у нее в голове, судьба ее решается, от разговора зависит вся ее будущая жизнь, а разговор об этом вести невозможно.

Если не принимать в расчет чеховский подтекст, совершенно нельзя будет понять смысл следующей сцены. Лопахин, воспользовавшись случаем, быстро уходит, так и не сделав предложения.

Варя, сидя на полу, положив голову на узел с платьем, тихо рыдает.

Отворяется дверь, и осторожно входит Любовь Андреевна.

Любовь Андреевна. Что?

Пауза.

Надо ехать.

Вот в этом и проявляется чеховское новаторство, чеховское мастерство. Слов, по существу, нет, а мы все поняли — не из текста даже, а именно из под­текста: все кончено. Никаких надежд не осталось. К чему тут слова? Они ничего не изменят и ничего не объяснят. Все ясно и без слов. «Надо ехать». Материал с сайта //iEssay.ru

Многие чеховские персонажи скрывают свои са­мые глубокие чувства, намеренно переводя разго­вор на случайные, будничные темы. Так, Тригорин во время разговора с Ниной Заречной («Чайка») сам себе боится признаться в том, насколько она ему понравилась: «Вы так прекрасно играли. И декора­ция была прекрасная. (Пауза.) Должно быть, в этом озере много рыбы». Слова о рыбе не имеют в данном случае никакого информативного значения. В другой пьесе, у другого автора они были бы вообще невоз­можны, так как не имеют отношения к сути разго­вора. Но для чеховской драматургии, для чеховских героев они в высшей степени характерны и важны, ибо позволяют догадываться, что скрыто за этими, казалось бы, совершенно случайными, необязатель­ными словами, что в это время думают, чувствуют, переживают персонажи.

Аналогичный прием можно встретить и в других пьесах Чехова. Хрестоматийным стал эпизод с «жа­рой в Африке» в финале «Дяди Вани». Вот еще один характерный пример из «Трех сестер». Тузенбах идет на дуэль. В последний момент он воскли­цает: «Ирина!» Казалось бы, самое подходящее время для каких-то прочувственных слов. Однако Тузенбах сдерживает свой душевный порыв, переведя разговор в обычный, будничный план: «Я не пил сегодня кофе. Скажешь, чтобы мне сварили...» Само собой разумеется, что в это время Тузенбах думает вовсе не о кофе.