«Человек-вексель» (о повести «Гобсек» О. де Бальзака)

Образ ростовщика Гобсека Оноре де Бальзак создает, используя слож­нейшую гамму реалистических (вплоть до натура­листических) и романтических приемов. Поэтому повесть, с одной стороны, воспринимается читателем как физиологический очерк, с другой — в ней явно ощущается романтическая сгущенность красок. Это прежде всего касается образа ростовщика Гобсека, в котором, может быть, более чем в каком-либо дру­гом из образов «Человеческой комедии», воплоти­лось синтетическое единство реалистического и ро­мантического начал творческой манеры писателя.

Реалистическая четкость образа Гобсека дости­гается писателем за счет создания тщательно выписанного фона сложнейшей социальной эпохи, в контексте которой и разворачивается действие по­вести, а романтизм ярко и зримо проявляется в гиперболизации и даже фантастичности в обрисовке главного героя повествования. Удачно соединив эти два начала, Бальзак добивается особой рельефности в изображении образа ростовщика.

Историю Гобсека мы узнаем со слов честного и компетентного в коммерческих делах адвоката Дер­виля. Ему, из-за рамочной композиции повести, писатель передоверяет рассказ о ростовщике, скон­чавшемся всего несколько дней тому назад. Исполь­зуя этот художественный прием, Бальзак добивается подчеркнутой объективности повествования.

Дервиль подробно рассказывает о жизни ростов­щика и о своем знакомстве с ним. Читатель даже может составить хронологично точную автобиогра­фию главного героя повести.

Жан-Эстер ван Гобсек родился в 1740 г. в пред­местье Антверпена. Национальность: мать — еврей­ка, отец — голландец. В десять лет покинул отчий дом и начал скитаться по свету в поисках счастья и богатства. Побывал в Ост-Индии и Америке. Про­фессия: определенной нет. («Он все перепробовал, чтобы разбогатеть...») В 1813 г., когда начинается действие повести, ему было 73 года. Гобсек умер в Париже в 1829 г., 89 лет отроду. Этой датой и заканчивается действие повести.

Дервиль очень живо описывает образ жизни, манеры, способ ведения дел и саму внешность Гоб­сека. Портрет ростовщика и обстановка, которая его окружает, настолько контрастны с его богатством, что у читателя невольно возникает ощущение, будто все это неспроста, что за всем этим кроется ка­кая-то тайна. В облике 73-летнего ростовщика было что-то очень конкретное и в то же время мелкое, ускользающее. Он был похож то на Вольтера, то на дипломата Талейрана, то на хищного хорька, то на устрицу или аккуратную старую деву. Напомним, что таким он предстает перед читателями со слов Дервиля, который глубже чем кто-либо другой из героев повести проник в тайну Гобсека.

Манеры ростовщика, его жесты, походка, меха­ничные и бездушные, вызывают ощущение, что перед вами не человек, а автомат, «золотой исту­кан», который бережет «жизненную энергию, подав­ляя в себе все человеческие чувства». Черты живо­писного лица Гобсека, неподвижные и бесстрастные, «казались отлитыми из бронзы», «острый кончик длинного носа... походил на буравчик». «Лицо этого человека можно назвать лунным ликом, ибо его желтоватая бледность напоминала цвет серебра, с которого слезла позолота. Волосы у... ростовщика были совершенно прямые, всегда аккуратно приче­санные и с сильной проседью — пепельно-серые». «Человек-вексель» бегал по Парижу «на тонких, сухопарых, как у оленя, ногах», безжалостно взы­скивая по векселям.

Под стать его облику, ускользающему от при­стального взгляда, изменяющемуся в зависимости от конкретной ситуации, и обстановка, окружающая Гобсека. Он жил в убогой комнатушке мрачного сырого дома, некогда бывшего монастырской гости­ницей. Центральное место в этом странном при­станище ростовщика занимал стол, покрытый облез­лым сукном. Коптящая лампа на старой облезлой подставке украшала это серое убогое жилище. И дом, и его жилец странным образом были похожи друг на друга — «совсем как скала и прилепив­шаяся к ней устрица».

Будничность его внешности и жилья резко конт­растирует с несметными богатствами и какой-то сверхъестественной властью этого молчаливого и внешне незаметного старика над миром. Он тайно управляет банками, делами биржи, торговлей, кре­дитами, судьбами войны и мира. Адвокату Дервилю Гобсек иногда кажется «фантастической фигурой, оли­цетворением власти золота».

Сложные и противоречивые чувства вызывает об­раз Гобсека у читателей: он одновременно мерзок и великолепен. Он отталкивает, но не вызывает пре­зрения, а его выдающиеся природные качества, его жизненная сила способны поразить воображение да­же людей бывалых и умудренных жизненным опы­том.

По ходу чтения повести перед нами все рельефнее вырисовывается образ незаурядной и сильной лич­ности «голландца, достойного кисти Рембрандта». Провинциальному Дервилю, изучающему Гобсека, ви­делись «за голым черепом» ростовщика, «желтым, как старый мрамор», романтические тайны, жесто­кие превратности судьбы, голод и предательство, попранная любовь, несметные богатства и разорение.

В своей бурной жизни Гобсек был знаком с ин­дийскими раджами и знатными корсарами, встре­чался с политическими деятелями периода англо-французской войны лордами Гастингсом и Корнуэлсом, «имел отношение ко всем перипетиям войны за независимость Соединенных Штатов». По предпо­ложению Дервиля, Гобсек «торговал бриллиантами или людьми, женщинами или государственными тай­нами». Он брал взятки от бывших плантаторов Гаити, искал клады исчезнувших индейских пле­мен. Богател и разорялся. Скупал краденное и спе­кулировал картинами старых мастеров.

Настоящее Гобсека теснейшим образом перепле­тается с его прошлым, с теми событиями, которые совершались вне пределов повести. Но без этого прошлого невозможно понять образ старого рос­товщика — человека без плоти и без страстей, рав­нодушного к людской суете и презирающего весь мир. Именно таким предстает он перед читателем на страницах бальзаковской повести, окутанный тай­ной, оставив в прошлом бури и апокалиптические перевороты, которые стали его жизненной школой. Темное загадочное прошлое Гобсека определило его мировоззрение и жизненную позицию, которая так и шокирует нотариуса Дервиля: «Из всех земных благ есть только одно, достаточно надежное, чтобы стоило человеку гнаться за ним. Это... золото. Что­бы осуществить наши прихоти и усилия. В золоте все содержится в зародыше, и все оно дает в действительности».

Нужно было пройти через смерть и унижение, столкнуться с предательством и подлостью, разоча­роваться в друзьях и близких, быть проданным и самому продавать, не верить никому, даже самому себе, безжалостно подавить в себе все человеческие чувства и научиться рассчитывать, видеть в каждом поступке человека не сердечный порыв, а тщательно скрываемую корысть и эгоизм, не верить ни в Бога, ни в черта, наконец, окончательно очерстветь, чтобы возвести в ранг высшей истины следующее убежде­ние: «Лучше уж самому давить, чем позволять, чтобы другие тебя давили». И все это ради золота, по мне­нию Гобсека, дающего власть не иллюзорную, и не только над человеком, а и над душой его. «Ужасную картину увидели бы мы, если б могли заглянуть в души наследников, обступающих смертное ложе,— пе­чально замечает Дервиль. — Сколько тут козней, рас­четов, злостных ухищрений — и все из-за денег».

Философия и жизненная практика Гобсека не яв­ляются чем-то из ряда вон выходящим. Его взгляды и деятельность вполне законны. В духе представ­лений своего времени Гобсек считает, «что день­ги — это товар, который можно со спокойной со­вестью продавать, дорого или дешево, в зависимости от обстоятельств. Ростовщик, взымающий большие проценты за ссуду, по его мнению, такой же ка­питалист, как и всякий другой участник прибыль­ных предприятий и спекуляций». Так характер и среда соединяются в повести Бальзака в единое и неразрывное целое. В образе Гобсека писатель до­стигает типического обобщения. Поведение и жиз­ненная философия ростовщика предстают перед чи­тателями как результат собственных наблюдений Гобсека над жизнью и его собственных выводов. Постичь образ Гобсека нам помогает «доверенное» лицо Бальзака — Дервиль. Это его точные характе­ристики и глубокие наблюдения раскрывают внут­реннюю сущность образа Гобсека. «Я прекрасно по­нимал,— делится с нами своими наблюдениями Дер­виль,— что если у него есть миллионы в банке, то в мыслях он мог владеть всеми странами, которые исколесил, обшарил, взвесил, оценил, ограбил».

Бальзак изображает своего героя спокойным и созерцательным. Гобсека не волнуют человеческие страсти. Более 50 лет тому, в Пондишере, он был обманут женщиной, и пережитое оставило глубокий след в его душе. И читатель вдруг понимает, что созерцательность Гобсека связана не с мудростью философа, а с равнодушием пресытившегося ци­ника. «Как и я, мои собратья всем насладились, всем пресытились и любят теперь только власть и деньги ради самого обладания властью и деньгами». А что касается совести, то и здесь Гобсек цинично откровенен: «Я достаточно богат, чтобы покупать совесть человеческую, управлять всесильными ми­нистрами через их фаворитов, начиная с канце­лярских служителей и кончая любовницами. Это ли не власть?.. А разве власть и наслаждение не представляют собой сущности вашего нового общест­венного строя?»

Гобсек, будучи «философом из школы циников», не скрывает своей внутренней сущности и лишь умело использует сложившуюся ситуацию и чело­веческие слабости в своих интересах как ростовщик. Он, безусловно, хищник, но хищник признающий законы джунглей для всех без исключения — не­взирая на лица: будь то блистательный и самодо­вольный аристократ или честный труженик. Кстати, с «избранными мира сего» он поступает особенно безжалостно. «Если отбросить его финансовые прин­ципы,— говорит Дервиль,— то я глубоко убежден, что вне этих дел он человек самой щепетильной честности во всем Париже». Материал с сайта //iEssay.ru

Внимательный читатель повести Оноре де Баль­зака, задумываясь над философией, которую испо­ведует Гобсек, не может не заметить внутреннюю полемичность его рассуждений. Иногда даже кажет­ся, что ростовщик спорит сам с собой. «Вы всему верите, а я ничему не верю,— заявляет он юному Дервилю. — У меня... принципы менялись сообразно обстоятельствам... Вот поживете с мое, узнаете...» Обычно скрытный и молчаливый, Гобсек в при­сутствии честного Дервиля как бы оправдывается. А его робкие попытки завязать дружбу с Дервилем и плохо скрываемое огорчение по поводу переезда молодого юриста и, наконец, постоянные визиты к нему — свидетельство того, что он тянется к людям другого порядка, обладающим качествами, вовсе не соответствующими его собственной жизненной пози­ции. Фанни Мальво, образ которой противостоит его идее вселенской продажности, вызывает в нем ис­креннее сочувствие и уважение. Дервилю и графу де Ресто, «доверившимся ему без всяких хитро­стей», он отвечает преданностью их интересам.

И все же Гобсек одинок. Его маниакальная страсть к деньгам, в последние дни жизни дошедшая до критической точки, безжалостно разрушает ростов­щика как личность. Комната, загроможденная дорогой мебелью, серебряной утварью, лампами, картинами, вазами, книгами, и кладовые, забитые гниющими продуктами, — гротескно соотнесены с внутренней сущ­ностью деградирующей в полном безверии души ростовщика. «Куда ухожу — не знаю, но ухожу отсюда», — говорит он перед смертью.

Каков же итог, и в чем же смысл жизни этого человека? Ведь не случайно он умирает на руках Дервиля, который, хотя и был «избавлен от благо­дарности» процентами, выплаченными за ссуду, по­спешил в дом Гобсека по первому его зову, чтобы присутствовать при кончине «старого друга». На этот простой вопрос, может быть, каждый из вас ответит по-разному, а может быть, не сможет от­ветить вообще. И все же, есть ли ответ? Откроем еще раз повесть великого романиста. Помните, как Гобсек поучал юного Дервиля: «Вот поживете с мое, узнаете...»

В литературоведческих исследованиях не единож­ды отмечалось синхронное возникновение одинако­вых тем у Бальзака и Пушкина. Речь идет об одной из «Маленьких трагедий» Пушкина, а имен­но, о «Скупом рыцаре» и повести Бальзака «Гоб­сек». Монументальность образов пушкинского Баро­на и бальзаковского Гобсека сближает двух художни­ков слова. При всем различии обстоятельств, в ко­торых даны характеры этих героев, легко найти в их подаче поразительно схожие моменты. Это, во-первых, вожделенное, граничащее с безумием восхищение одним видом драгоценностей; во-вторых, убеждение главных героев в том, что золото дает безграничную власть над миром.